Двести лет вместе. Часть II. В советское время - Александр Солженицын

Однако не были бы евреи евреями, если бы их понятия и объяснения сводились к такой однозначной простоте. Нет, соображения тут – многоветвисты.

Вот – опять Амос Оз: «„Что это значит – быть евреем в современном – последняя треть 20‑го века – секуляризованном обществе?“ Если это – не „синагога“… то что же это? А если это не только„синагога“, то что же это тогда?»[30] – «В моём словаре еврей – это тот, кто считает себя евреем или обречён быть евреем. Еврей – это тот, кто соглашается быть евреем. Если он соглашается на это открыто, он еврей по выбору. Если он признаётся в этом только себе, он еврей по принуждению или под давлением обстоятельств. Если он не признаёт никакой связи между собой и еврейством, он… не еврей, хотя бы даже религиозные правила определяли его как такового… Быть евреем означает участвовать в еврейском настоящем… в деяниях и достижениях евреев как евреев; и разделять ответственность за несправедливость, содеянную евреями как евреями (ответственность – не вину!)»[31].

Вот такой подход мне кажется наиболее верным: принадлежность к народу определяется по духу и сознанию. Считаю так и я.

А вот И. Бикерман вообще отказывался дать определение еврейскости: «Ни один народ, тем более ни один культурный народ не может быть исчерпан одной формулой»[32].

Сходного мнения и Н. Бердяев: «Поистине нация не поддаётся никаким рациональным определениям… Бытие нации не определяется и не исчерпывается ни расой, ни языком, ни религией, ни территорией, ни государственным суверенитетом, хотя все эти признаки более или менее существенны для национального бытия. Наиболее правы те, которые определяют нацию как единство исторической судьбы… Но единство исторической судьбы и есть иррациональная тайна… Еврейский народ глубоко чувствует это таинственное единство исторической судьбы»[33]. – Это поражает и М. Гершензона: «Последовательность еврейской истории изумительна. Кажется, будто какая-то личная воля осуществляет здесь дальновидный план, цель которого нам неизвестна»[34].

Однако это – расплывчато. Практическое определение искать приходится, и его ищут. – «В диаспоре, где евреи рассеяны, подвижны и изменчивы… единственный способ» – считать евреями тех, «которые сами считают себя евреями»[35]. – «Нам представляется наиболее верным считать евреями только тех, кто был евреем не только по происхождению, но и считался таковым в его собственном окружении»[36]. – «Еврей – это тот человек, которого другие люди считают евреем, – вот простая истина, из которой надо исходить»[37]. – Но не так проста эта истина. Ведь массовое восприятие евреев «туземными» народами сколь часто окрашено было ещё и отчуждением. И кто это восприятие улавливает – выводит не без горечи: «Еврей – это не национальность, а социальная роль. Роль Чужака. Не такого, как все»[38].

Но жить среди чужих народов – ещё значит и жить в чужих государствах. – «В этом сущность еврейского вопроса», – выделял Бикерман жирным шрифтом: «как мы можем перестать быть чужими в государствах, где мы живём и жить будем в будущем? Не чтобы окружающие не видели в нас чужих, а по существу ими не быть… Этот „еврейский вопрос“ не к другим предъявляет требования, а к нам самим»[39]. – Григорий Ландау: «пусть мы зависим от окружающих нас народов», но «в некоторой степени мы сами создаём свою судьбу, и своими деяниями и состоянием предопределяем отношение к нам окружающих… Неслагаемая с себя задача – познать себя, свои силы и слабости, свои ошибки и грехи, свои беды и болезни. В этом… обязанность перед нашим народом и перед его будущим»[40].

Прямо напротив тому полагал их современник, выдающийся и многими чтимый публицист Жаботинский: «Для людей моего лагеря суть дела совершенно не в том, как относятся к евреям остальные народности. Если бы нас любили, обожали, звали в объятья, мы бы так же непреклонно требовали „размежевания“». И ещё он же: «Мы такие, как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим»[41].

И Бен-Гурион, вспоминают, однажды как бы «всему свету указал: „Важно, что́ делают евреи, а не что говорят об этом гои“»[42].

Бердяев давал этому чувству евреев такое объяснение: «Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тяжёлая болезнь, калечащая душу нации. То, что еврейский народ… совсем лишился государства и жил скитальцем в мире, изломало и искалечило душу еврейского народа. У него накопилось недоброе чувство против всех народов, живущих в собственных государствах», и склонность его к интернационализму «есть лишь обратная сторона его болезненного национализма»[43].

Владимир Соловьёв писал: «Доведенный до крайнего напряжения, национализм губит впавший в него народ, делая его врагом человечества, которое всегда окажется сильнее отдельного народа». Это высказано им в предупреждение националистам русским, но, хотя и глубоко расположенный к евреям, он в этой связи признаёт: «Утверждение своей исключительной миссии, обоготворение своей народности есть точка зрения древне-иудейская»[44].

А вот размышления современного иерусалимского раввина Адина Штейнзальца. Евреи постоянно находятся под воздействием двух движущих сил. Одна – «это наша поразительная способность видоизменяться, приспосабливаться, становиться похожими на людей, среди которых мы живём… Способность… впитывать окружающую культуру… Наша адаптация – это внутреннее преображение. С языком чужого народа к нам приходит глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и мыслей. Мы не просто обезьянничаем, а становимся частью этого народа», – и даже, перехлёстывает он: «мы оказываемся в состоянии понять этот народ лучше, чем он сам понимает себя». А оттого «у других народов складывается ощущение, что евреи не только берут их деньги, но изощрённо похищают у них душу и таким образом становятся их национальными поэтами, драматургами, художниками, а через некоторое время – устами и мозгом их народа»[45].

Да, евреи, удивительно сочетая в себе племенную верность и универсализм, талантливо перенимают культуру окружающих народов. Но в этой высокой адаптации, когда современные интеллигентные евреи отождествляют себя с мировой культурой как со своим духовным отечеством, – не следует упускать, что такая круговая адаптация почти никогда уже не имеет возможности погрузиться в самую глубину традиции и истории корневой народной жизни. Отменная талантливость евреев – вне сомнений. Но вот и такое важное соображение высказал Норман Подгорец, многолетний редактор американского еврейского консервативного журнала «Комментари» (в изложении М. Вартбурга): «Евреи в чужих культурах всегда „стояли на плечах“ коренных народов, освободив благодаря этому свой интеллект от экономических, военных, политических и прочих „обычных“ забот, которыми занята любая нормальная нация и которые отвлекают столь значительную часть её собственного коллективного гения»[46].

Штейнзальц продолжает рассуждение о двух движущих силах. Первая создаёт из евреев «людей, обладающих исключительной способностью к выживанию в самых разных условиях». Однако непрерывно действует и другая сила: «У нас в душе постоянно звучит властный зов», противоположный приспособлению, «в нас есть какое-то ядро» неизменимое – и именно поэтому евреи никогда не растворяются до конца в окружающих народах. Евреи – это народ, «который можно разорвать на куски, но эти куски останутся живыми и вырастут снова». И вот, евреи «гибче, податливее, чем что бы то ни было на свете. И в то же время мы твёрже, чем сталь». И «эти характерные черты так глубоко в нас заложены, что мы не можем просто взять и отбросить их по своей воле»[47].

Ведь даже и родился еврейский народ «в бездомном скитании, в Синайской пустыне. Он… тайно знал себя неоседлым… Бездомность ему врождена»; «через всю историю еврейского рассеяния проходит странная антиномия: чем более еврейство дробится физически, тем более оно внутренне сплачивается»[48].

В конце-то концов, евреи и выжили не в своей стране, а в диаспоре. В рассеянии и «создали специфическую культурную, религиозную и общественную жизнь, которую мы называем еврейской цивилизацией»[49]. – «Многие общества гибли и гибнут при потере одной только государственности», – а «еврейство как общественная система явило собой яркий пример поразительной выживаемости и способности возрождаться после испепеляющих катастроф… Еврейство создало совершенно новую основу для общности… духовное единство»[50].